«Это, братец мой, такой прекрасный вид, даже — страшно.»
М. Горький, 1929 год. Очерк о посещении Мурманской области.
Фотограф Алина Усманова отправилась с нами на новогодние каникулы – 2021 г. в тур по Мурманской области. О её впечатлениях от Русского Севера, она рассказывает сама:
4 января 2021 г.
Самолёт грузно приземлялся среди густого тумана, от инея сверкало решительно всё.
Мурманский аэропорт совсем небольшой – пара кафешек с неприлично-столичными ценами, бесчисленные рекламные призывы поймать северное сияние, советское панно с щекастым улыбчивым солнцем во всю стену. Здесь есть всё, чтобы абсолютно не запомниться искушенному жителю города-миллионника и в то же время дать повод почувствовать, что за полярным кругом есть современная жизнь. Вайфай, кофе навынос, металлоискатели… вещи, отсутствие которых для нас стало куда заметнее, чем их наличие.
Водитель – им оказался улыбчивый молодой человек в неимоверно теплой на вид куртке – уже ждёт, заранее написав мне модель и номер машины, и вежливо приглашает в прогретый мицубиси с морозными узорами на окнах.
На улице -19, колючий северный воздух сразу впивается в руки без варежек и в лицо, благоразумно скрытое за тоненькой тканевой маской. На севере нельзя забывать утеплиться, нельзя быть безалаберным. Мороз здесь не менее самостоятельная и могучая стихия, чем вода или пламя. Воздух вечно занят: то воет океанскими вихрями, то лоснится полярными сияниями в высоте, то швыряется жесткими снежинками, старательно заметая дороги и следы, а земля в условиях вечной мерзлоты почти бесправна – человек веками здесь завоёвывает глубину каменистых предгорий Хибин, выгрызает апатиты, ворочает камни, некогда брошенные ледником.
— Правильно, кому холодно – тот тут не жилец,— деловито кивает водитель, включая дальний свет на неосвещённой трассе,— у нас ещё температура вечно по-разному ощущается. Бывает, одеваешься, как по прогнозу, на -10, а от города отъедешь – и нате, уже минус двадцать пять.
Я удивленно оглядываюсь, выходя у отеля ”69 Параллель”: и правда, кажется, будто теплее стало. Обманчивое ощущение уличного тепла развеивается так же быстро, как и мутный туман в свете фонарей: ветра здесь немилосердные, до костей проедают, до онемения в кожу голую впиваются. Вскоре говорить становится неудобно – губы от холода кажутся неповоротливыми, распухшими, слова никак не хотят выговариваться. Водитель понимающе кивает и помогает мне занести вещи внутрь.
В просторном номере натоплено, как в парилке, и сразу бросается в глаза здоровенный дополнительный обогреватель в углу. С балкончика– на котором и летом, вероятно, очень холодно пить утренний кофе – открывается сказочный вид на отельные избушки-коттеджи под пушистыми снежными шапками, заботливо укутанные золотистыми гирляндами. На огромном холме сверкает телебашня. Каждая поверхность, что есть на улице, празднично искрится инеем. Зиме – быть.
Оценив свои силы и нежелание топать до ресторана в центре, я решаю поужинать в отеле. Народу совсем немного, многие ещё не вернулись с экскурсий, и у меня есть время порасспрашивать бармена о местных обычаях. Чувствую себя как Шурик в «Операции Ы», когда он записывал местные тосты — и действительно, вскоре к нашей беседе подключаются официанты, а я получаю целый ворох историй о заглохших в тундровой метели машинах, о сокращенном из-за полярной ночи школьном дне, о погибающих без света комнатных растениях и незаснувших на зиму медведях.
Кто-то не выдерживает и спрашивает, почему я так интересуюсь. Честно говорю, что для меня, москвички, даже питерские белые ночи кажутся экзотикой, а тут сразу и Заполярье, и северное сияние, и Ледовитый океан… Все вежливо кивают, хотя явно не могут понять, что романтичного можно увидеть в жизни без солнца и сугробах в человеческий рост. В этот момент север показался мне своеобразным лекарством – в маленькой дозе он способен зарядить и восхитить, а при передозировке – покажет больше побочных эффектов, чем пользы. Человек привыкает ко всему, но привыкать к красоте вокруг, наверное, обидно. Я вижу волшебный север, на который с удовольствием могли бы претендовать и Снежная Королева, и белые ходоки из Игры Престолов. А если пожить здесь, в постоянной темноте выделяешь лишь дефицит витамина Д да перспективы угадывать, под каким из сугробов во дворе припаркована твоя машина.
Почти сто лет назад Горький, останавливаясь в этих краях, записал слова кого-то из местных: «Здесь Джека Лондона хорошо зимой читать. Рассказы о Клондайке очень утешают…». Я постоянно подхожу к окнам в надежде увидеть хоть кусочек северного сияния, но огни города надежно заслоняют от меня еле видные всполохи. Снова начинает идти снег. Пышные хлопья вьются, неслышно натыкаются на оконные стекла и задорно скользят вниз, мягко укладываясь друг на друга.
Сладко засыпаю, пока скачивался на телефон джеклондоновский «Зов предков».
5 января 2021 г.
Мурманск всегда ночной. Ночь здесь так же стереотипна и неотъемлема, как дожди в Петербурге и морозы в Сибири.
Зимой в ночи просыпаешься, в ночи заставляешь себя соображать, что пора на завтрак, в ночи одеваешься, как капустка из термобелья. В ночи же забираешься в машину, которая пунктуально забирает не менее сонных и укутанных туристов из отелей.
Если съехать с огибающей город федеральной трассы, дорожное освещение исчезает, и видимость дороги начинает напрямую зависеть от плотности падающего с неба снега: в ясные дни нечастые встречные машины бывает видно раньше, чем они проедут мимо. Без дальнего света здесь делать нечего, иначе всеобъемлющая чернильная ночь хладнокровно пожрет и машину, и тебя в ней, и дорогу. Здесь, как нигде, хочется быть согретым.
Дорога до Териберки задорно выныривает из темноты, сверкает на поворотах кругляшками дорожных знаков. Справа над холмом ночь аккуратно выцветает в бледно-синий – готовится выпустить из-за ломаного хребта горизонта короткий полярный день. Куцый, сероватый, маленький и долгожданный, похожий на болезненного капризного ребенка.
Далёкое невидимое солнце красит предрассветное выцветание в самый странный розовый, который только можно себе вообразить: наверное, именно таким считает красный цвет слепец, который изо всех сил старается представить его по описаниям других.
Синий во всем небе стал пронзительным. Острые контуры заснеженных ёлок вдоль дороги утыкались в синюю безоблачную высь, и, глядя в эту вечную синеву, верилось беззаветно в древние легенды о могучих северных божествах, сватавшихся к солнцу и луне. Связи здесь нет, и так смешно, так неловко казалось мне беспокоиться о каких-то там 3G да LTE. Так кощунственно было разрезать долгие предрассветные потуги резким светом телефонного экрана. Так жалко выглядела вспышка из окна микроавтобуса, неспособная разогнать ледяную тьму.
Местные не видят эту привычную им суровость. Для них не это – северность, для них всё остальное – диковинная мягкая южность, которую они, закалённые, молча подмечают во всём с добродушной снисходительной ухмылкой.
Дорога тем временем блестела уже не кругами дорожных знаков, а треугольниками.
Тундра началась очень резко. Водитель развлекал меня короткими краеведческими фразами невпопад, а потом дал свой телефон с видео о прыгающих касатках и гуляющих по летней Териберке медведях. Летний погожий денек у океана выглядел как заправский московский октябрь.
Внезапно водитель откашлялся, многозначительно кивнул на дорогу и загадочно изрек: «Тундра».
— Что тундра?— не поняла я, — где?
— Сейчас начнется тундра. Вот лес, лес, а дальше резко пустыня будет.
Я не назвала бы глазурованные инеем невысокие кустарники лесом, но спорить не стала. Черные острые ёлки давно уже остались позади.
Машина въехала на очередную горку, и перед нами внезапно открылась совершенно голая бескрайняя земля, заполированная снегом и утыканная древними ледниковыми валунами. Границу, где началась вечная мерзлота, можно было без труда отследить даже из запотевшего окна машины.
Мы проехали грань, где дальше не было ничего.
Снег из черно-белого становился синим, кривые голые деревьица, похожие на искореженные мотки проволоки, кучками натыкивались по склонам синих холмов. Необлагороженная дорога смотрелась здесь так инородно, что было понятно: без нее здесь совсем никак. Вдоль проезжей части утыканы высокие красные палки с облупившимися светоотражающими полосками. Если дорогу заметёт – а такое здесь бывает нередко – то ориентироваться возможно только по этим шестам.
Мы ехали довольно долго, но вид за окном теперь не менялся, разве что валуны и кустарники кучковались в разных количествах. Было ощущение, будто хтонические могучие стихии имели на это место грандиозные планы, но в итоге природа от нечего делать пригоршнями нашвыряла сюда камней да хлипких черных кустиков, а человек деловито понавставлял столбов для единственного провода вдоль прокатанной дорожной колеи. Вопиющая ничейность снежных гектаров молча звенела в слишком долгих предрассветных сумерках.
Если бы я писала сказку о здешних местах, я бы рассказала о холодной и жестокой Полярной Ночи, которая каждую зиму заметала эти снежные земли подолом своих черных непроглядных одежд. Подол её звёздного одеяния всю зиму медленно и ласково скользил по пустым землям у северного океана, сметая всё на своём пути, и Ночь льдисто смеялась от счастья, что власть её здесь безгранична. Тогда смех её замерзал в высоте, и редкие обитатели этих земель видели в высоте то, что мы называем теперь полярным сиянием.
Было у Ночи два сына – язвительный Лёд, цепко державший в своих прозрачных руках всё, что ему давали, и сильный задумчивый Медведь, подолгу бродивший по укрытым темнотой просторам. Однажды Медведь и Лёд заспорили, кому же достанутся снежные холмы, когда Ночь устанет и удалится на покой. Лёд хладнокровно сыпал колкими фразами, что он лучше Ночи украсит безмолвные земли: сделает их сверкающими, как драгоценные камни, укроет всё живое под собою на веки вечные. Медведь отвечал, что куда больше этим краям подойдет, если будут здесь густые лесные чащи, полные еды для зверей, не любящих голодную тьму.
Услышала Ночь этот спор, и взъярилась, взвилась озлобленно в морозную высь, затмила собою все небеса. Не нравилось ей, как сыновья её земли делили, но оставаться она более не могла, силы её до следующей зимы были на исходе. Не хотелось Ночи, чтобы творения Льда превзошли её собственные, и возненавидела она густые леса – приют для тех, кто её избегал. И повелела обиженная Ночь, что не достанется северная земля никому: Лёд она загнала под землю, а Медведю велела никогда не попадаться на её глаза. С тех пор все медведи – потомки того самого первого Медведя – засыпают в берлогах перед началом долгой зимней ночи и просыпаются уже после её ухода, а вместо лесов им достались здесь лишь низкие кустики да пушистые мхи. Льды под землёй со временем так плотно туда вмерзли, что стали называться вечной мерзлотой.
Много позже пришли сюда первые люди, суровые, завёрнутые в оленьи шкуры. Они и остались жить.
Машину резко тряхнуло на скользком серпантине, и я вытащила наушник. Бодрый водитель открыл дверь и сообщил, что у нас остановка. Не увидев ничего особенного за окном и недоумевая, почему мне снились снега да медведи, я неуклюже вылезла наружу. И сразу же вернулась за камерой.
Половина неба стала багряно-красной, но солнца там не оказалось. Мы были на довольно высоком пригорке, утыканном маленькими пирамидками из камушков. Одни туристы оставляют их в так называемых местах силы, другие ставят в надежде вернуться, третьи строят и загадывают желание (авось прокатит, как говорится, а в бою все средства хороши, и пренебрегать бесплатными возможностями что-либо загадать русские люди не приучены). В неестественно-красном свете небес камни смотрелись почти потусторонне – особенно на контрасте с изумительной синей половиной неба, где маялась похожая на тарелку недоеденной манки луна. Люди не знали, что фотографировать в первую очередь, восторженно переглядываясь и торопливо бродя в поисках лучшего ракурса. Многие дамы, смущенно оглядываясь, фотографировали себя – группа была еще недостаточно знакома, чтобы попросить других сделать снимки себя любимого, и приходилось выкручиваться.
Снег под ногами хрустел так громко, что иногда заглушал слова. Потихоньку люди стали возвращаться в микроавтобус: глаза слезились от колючего ветра. Я обнаружила себя последней из оставшихся на улице и поспешила влезть на свое переднее сиденье, пытаясь отогреть негнущиеся пальцы над печкой.
Мы снова поехали в гору.
До Териберки – затерянного в каменистых бухтах рыбацкого посёлка – одна дорога, части которой, строго говоря, нет. Последние километры приходится преодолевать по грунту, и я порадовалась, что зимой вязкая глина замерзает, не давая машине увязнуть. Старую и новую Териберку соединяет недлинный перешеек, в середине которого хорошо виднеются разрушающиеся остовы некогда брошенных судов. На склонах холмов вокруг устья реки, где ютится Териберка, постепенно множатся свежие, душистые деревянные гостевые домики. В самом посёлке все постройки приземистые. Многие выглядят совсем печально, обреченно позволяя почерневшим кирпичами вываливаться из изувеченной плоти толстых стен, прискорбное состояние которых не способны скрыть даже многолетние слои граффити. Другие зданьица смотрятся новыми и ухоженными, вокруг под толстыми плёнками были аккуратно сложены пеноблоки и вагонка, оставшиеся после строительства. Возрождение Териберки началось буквально единоразово.
В 2014 году Андрей Звягинцев снял здесь тяжелый и глубокий фильм «Левиафан», ставший многократным призером всевозможных престижных мероприятий – от Каннского фестиваля до «Золотого глобуса». С тех пор толпы туристов заинтересовались возможностью посмотреть на место, где живет менее тысячи человек, способное покорить своей безысходностью зрителей всего мира.
Териберка, смиренно ветшавшая и мельчавшая со времен славного коллективизма, буквально получила второй шанс: в гостинично-ресторанные бизнесы наинвестировали денег, накупили снегоходов, наловили палтуса на продажу. «Левиафан» спас это маленькое место с забавным ласковым названием, и впервые я ужаснулась, подумав о том, сколько же богом забытых териберок не дождались своего спасителя-Звягинцева.
Мы остановились возле уютных гостевых домиков – оттуда открывался чудесный вид на темные подножия холмов, между которых ютилась Териберка. Небо, ставшее сочно-оранжевым, рябилось и плескалось в бухточке, а чайки протяжно кричали, жалея, что никто из группы не горел желанием скормить им хоть что-нибудь. Дорога самовольно извивалась дальше, между высоких холмов, и нам предстояло ехать дальше.
Машин становилось все меньше, легковушки утопали во всклокоченном снегу и оставались, брошенные хозяевами, на импровизированных обочинах. Впрочем, сразу же весело подкатывались снегоходы, тащившие за собой утепленные сани.
— Тоже на таких поедете,— заметил водитель,— надеюсь, не вывалится никто…
Никто, разумеется, не вывалился. Нас привезли на небольшую площадку, откуда открывался вид на холодный океан, и сразу же провели к рычащим снегоходам. Мы принялись усаживаться в привязанные к ним сани, накрываясь тяжелыми бараньими тулупами, будучи не в силах удержаться от смешков: слишком забавным и нелепым казался контраст аккуратных горнолыжных костюмов ядовитой расцветки и пушистых спутанных овечьих шкур, на которых поблёскивали мелкие снежинки. Убедившись, что все уселись, добродушный дядечка-гид дал отмашку на старт.
Сани скользили по чистому снегу, снегоход бодро ревел, небо сияло лимонно-желтым. Колючий воздух царапал раскрасневшиеся щеки, и во все стороны широкой долины швырялся жадный до просторов взгляд, привыкший натыкаться на городские дома. Справа на мгновение снова показался океан – и исчез за заснеженными скалами, казавшимися нежно-розовыми в странных рассветных сумерках, которые, как я запоздало сообразила, и называются здесь днем. Очень странной казалась мысль, что солнце не взойдёт.
Осознать пока не получалось, и пока желтое небо занимало мои мысли, снегоход начал сбавлять скорость.
Я спросила девушку, сидевшую рядом со мной с весьма замерзшим видом, верится ли ей, что мы за Полярным кругом. Она улыбнулась, задумчиво откинула теплое руно и заверила меня, что поверить в это ей тоже пока очень сложно.
Нам предстояло подняться на холм и, минуя небольшую долину, напоминавшую обои windows xp, пройти на утес над океаном.
Часть группы гид проинструктировал идти вперед, сам же остался ждать другую, за которой вернулся снегоход. Пешком пройти этот путь от стоянки было бы невозможно: снегоходы утрамбовывали колеи, и при попытке сойти с них провалиться можно, наверное, по пояс. Я поспешила за медленно поднимавшимися в гору попутчиками. С каждым шагом становилось все теплее, и я позволила себе сойти с протоптанной тропки-перевала. Подниматься на вершину крутого холма по валунам в меховых шапках было на удивление увлекательно, и мне казалось, будто я пятилетний ребенок, счастье которого абсолютно зависит от сверхредкой возможности влезть на гигантский камень и спрятаться от взрослых.
Ясный желтый свет заливал вершину моей горы; внизу копошились малюсенькие черные человечки, вылезая из игрушечного снегоходика. Человечки кучкой засеменили наверх, показывая на меня пальцами, а я не могла прекратить фотографировать несуществующий рассвет, океан розово-фиолетового цвета, бугристые черные холмы вокруг. «Наша крыша – небо (пусть и не голубое, но) наше счастье жить такой судьбою», возникла в голове детская песенка. Я улыбалась, чувствуя на щеках теплый ветер, и хотелось быть такой же бескрайней, хтонически-вечной, ясной, как снежное сияние вокруг. Хотелось быть причастной к этой великой красоте, которую задвинули на край карты и незаслуженно забыли, уткнувшись в мониторы. Голова кружилась от невозможного сочетания этих древних мшистых костей земли, занесенных вечным снегом, и славной ясной свежести, которой дышало всё вокруг.
Поэтичный настрой сбили человечки, уже поднявшиеся и теперь настороженно наблюдавшие, как я прыгаю вниз к тропинке по мерзлым скалам. Пришлось спешно идти вслед за ними, не позволяя себе замереть и любоваться всем, что было вокруг. В тени всё казалось насыщенно розово-фиолетового оттенка, и это придавало пути к большой воде сказочную, несбыточную окраску. Луна блестела над розовой долиной, и казалось, будто за поворотом пещера дракона, по блестящему снегу летят, не оставляя следов, серебристые единороги, а в замке королевская семья переживает, на какой из северных королев женить наследного принца. Почти неестественное освещение этого места зачаровывало не только меня: то и дело приходилось на узкой тропинке обходить завороженных туристов, даже не удосуживавшихся заглядывать в телефоны, камеры которых тщетно силились передать эту неиллюзорную фэнтезийность.
Перед океаном обнаружился глубокий, истыканный ломаными льдами разлом, в который швырял свои замерзшие воды водопад. Замерзший, широкий, заполированный сверху ногами туристов поток низвергался в темный разлом, и наш гид внимательно следил за фотографировавшимися на фоне воды. Единственный ракурс, с которого почти целиком виден был замерзший водопад, показал он, и прочие туристы завистливо поглядывали на группу, которая обеспечила себе лучшие фотографии.
Я приложила голову к замерзшему льду и услышала гудение – внизу, под ним, струилась вода, и иногда ее бурный поток было видно сквозь прозрачный ледяной пол. Вода причудливо намерзла на торчавших камнях, и дети развлекались, громко придумывая, на что похож тот или иной валун. Пройдя мимо камня, окрещенного ананасом, можно попасть на импровизированную смотровую площадку. Люди жадно впивались взглядами в бесконечную фиолетовую океанскую даль, за которой был загадочный Северный полюс, полной грудью вдыхали теплый воздух, забывая отвечать на вопросы друг друга, поглощенные густой сумеречной красотой края земли.
Забив первую карту памяти кадрами, я снова начала оглядываться в поисках места, куда я могла бы влезть. Все ходят одними и теми же дорожками, смотрят с одного уровня в одни и те же стороны. Первое правило хорошей фотографии – она отличается от всех остальных. Чтобы сделать интересный снимок из путешествия, приходится запихивать себя любимого в порой небезопасные, порой грязные, порой труднодоступные места, из которых камера видит кусочек такой красоты, о которой люди потом будут вздыхать, почему не они это сфотографировали.
Пока я раздумывала, наш гид указал мне на незаметную, давно занесенную снегом тропинку, которая гостеприимно начиналась с почти отвесного обледенелого спуска. Через несколько непростых минут мы с гидом были внизу. Спуск почему- то показался настолько пугающим, что никто, кроме нас, не пожелал спуститься. А ведь было зачем.
С небольшого утеса, полностью скрытого от посторонних глаз, открывалась великолепная панорама. Существенно заполнив вторую карту памяти, я отложила камеру и прислушалась к неравномерному, хлесткому и глухому шуму океанских волн. Под нами было метров пятнадцать, и пляж – если пляжем можно назвать настолько неприветливое место – внизу был усеян круглыми валунами. Сначала ледник, а затем океан, который маленькая я когда-то звала «ядовитым», обточили камушки, облобызали, обволокли солью и льдом, и рассыпали их, тяжеленные, на границе севера словно мелкий бисер. Здесь не было места хрупким людям, не было их жалкого времени, которого у всего древнего бесконечно много, не было зелени. На этом утесе природе причудился минимализм, и теперь кроме суровых камня, соли и воды здесь не подразумевалось ничего. Нас тоже.
Мы вылезли из глубокого снега, возвращаясь по отвесной стене наверх. Будь я книжным персонажем, я бы написала, что сделаю это место донельзя своим – очень тайным и очень сокровенным.
Обратный путь к снегоходам прошел за приятной беседой. По сути незнакомые люди шутили, ждали отстающих, делились варежками и с искорками в глазах мечтали о горячем чае. Так тепло было смотреть на них, нашедших друг друга только там, где других людей почти нет. Север – отличное место, чтобы понять, что человеку нужен человек.
Кто-то в ожидании снегоходов раздобыл колонку и громко слушал Макса Коржа, кто-то смотрел фотографии, кто-то громко рассказывал о том, что в этих водах теплое течение Гольфстрим, потому и океан не замерзает, потому и совсем тепло стало.
На этот раз я осмелилась достать телефон во время поездки на снегоходе. Трясло сильнее и колеи были уже порядком расхлябаны, однако мое желание сделать кадр, непохожий на снимки других, снова взяло верх над тем, что люди здравомыслящие обычно зовут рассудком, а люди творческие – узколобостью. Айфон возмущённо не реагировал на варежку, которую мне пришлось снять и держать зубами, веселя тем самым уже вовсю разговорившихся попутчиков.
Было объявлено о времени сбора, и группа окружила гида, выспрашивая о теплом Гольфстриме, местных рыбаках и круглых камнях. Так как желающих послушать было много, никто не разошелся, и все вместе мы осторожно двинулись вниз, к воде. Могучие волны были высокими, яркая белая пена пронзительно выделялась в воде, которую розово-золотистые сумерки делали живописного, но неописуемого цвета: казалось, что шумные волны одновременно бирюзовые, изумрудно-зелёные и темно-фиолетовые.
Разбиваясь о сверкавшие от наледи круглые камни, которые напоминали драконьи яйца, холодные волны на мгновение заливали все вокруг, а затем пенно уползали обратно в океан. Как только вода уходила перед ударом следующей волны, толпа на берегу делала шаг вперед и доставала телефоны. Несколько человек растеряно разглядывали свои промокшие болоневые штаны и стремительно замерзавшие ботинки. Волны были такими большими, что при взгляде на них казалось, будто это запись в слоумо.
Я отправилась на скалистый выступ, сильно вдававшийся в море. Самая крайняя точка его служила природным волнорезом, и мелкие колючие брызги летели оттуда во все стороны. Подойти было бы безумством, и я подставила ладошку — в нее тут же прилетела ледяная пенная капля. Так вот ты какой, северный океан. Холодный, ядовитый, белый.
С горизонта начинали возвращаться сгустки лиловых сумерек, выли чайки, бились волны.
На краю земли я держала в руках северное море.
Где еще выпадет шанс увидеть резвящихся на воле морских котиков, а затем отведать свежего камчатского краба? Оказывается, помимо самой Камчатки, за 5000 км от неё морские деликатесы весьма популярны.
После экскурсии мы приехали в ресторанчик, который держит милая семейная пара. Хозяин ежедневно выходит в море на своем баркасике, вылавливает рыбу и гребешки, а хозяйка готовит для гостей. Поселковая идиллия.
Поесть в Териберке – дело сложное, свободных мест в кафе днём с огнём не сыщешь, туристов привозят слишком много. Вот где спрос действительно превышает предложение, и единственным разумным вариантом остается бронировать теплое местечко заранее. К счастью, наш гид позаботился об этом заблаговременно и у нас даже была возможность накануне обсудить в общем чате меню: нашлось много желающих отведать свежих гребешков, камчатских крабов, борщ и котлетки из оленины.
После долгого нахождения на улице, полной соленых волн и пушистого снега, душистый горячий чай сводил с ума. Взрослые подшучивали над детьми, которые искренне не понимали восторг родителей от поедания «сырых ракушек», гости слушали рассказы хозяйки об открытках какой-то приезжей художницы, рисовавшей северное сияние, и отправляли их друзьям с самого севера. На огромных блестящих подносах царственно возлежали ярко-красные крабьи ноги, вокруг которых беспорядочно лежали ножницы, которыми приходилось вскрывать твердый панцирь, чтобы добраться до нежного мяса. В тот же день вечером я выяснила, что даже моя одежда пропахла ароматным крабом…
Под массивным деревянным столом бегал дружелюбный глухой пёсик Хвостик, до самого нашего ухода не терявший надежды получить со стола кусочек вкуснятинки. На деревянной стене искрилась гирлянда, за маленьким окном снова сгущались синие сумерки. В воздухе повисло ощущение сладкой уютной полудрёмы, какая бывает только зимним вечером после сытного обеда. Часы, казалось, тикали все медленнее и все громче, а время густело, как сладкий мёд.
Из разнеженной полудрёмы нас вывел бодрый голос гида, предложившего отправиться в путь. До этого места теоретически можно дойти пешком, но кроме узкой автомобильной трассы дороги больше нет – она извивается вдоль бухточки и является единственным связующим перешейком между старой и новой Териберками.
Микроавтобус остановился на малюсенькой парковке. В надежде застать пейзаж еще не ночным, все старались быстрее выбраться из машины и снять этот странный, непривычный, цепенящий вид. Остовы брошенных кораблей годами свозили сюда и оставляли их доживать здесь свой век брошенными, ненужными, разрушающимися. Это место совсем небольшое, и воспринимается неимоверно камерно, едва ли не интимно – кажется, что есть только ты да почерневшие хребты мертвых махин, некогда бороздивших океан. Смотришь и понимаешь, почему это темное костлявое складище трепетно окрестили кладбищем. Здесь хранится страшно много корабельных воспоминаний и долгих историй, которые некому вспоминать.
По корпусу большого корабля можно пройти – он скрипит и гулко стонет, а под ним – и подо мной – глухо хлюпает черная вода. Останки маленьких лодчонок жалостливо жмутся к лежащим на боках большим тушам баркасов, дырявый темный металл которых крошится и расцветает едкой ржавчиной. Скрипят и стенают старые балки, похожие на рёбра, и истлевшими стальными костями вздымаются из спокойной воды.
Кладбище кораблей не зловещее и не пугающее, но, несомненно, интригует и притягивает.
Мы снова ехали дальше, наслаждаясь последними багровыми отблесками сумерек. Дорога казалась фиолетовой, снег равномерно блестел в неестественно ярком свете фар. Гид посоветовал довольно удачное место на холме, где можно было остановиться и сделать несколько снимков на фоне бескрайней тундры, и было очень приятно наблюдать за тем, как участники группы, уже чувствовавшие себя более сплоченными за день, дружелюбно предлагали фотографировать друг друга.
Небо из фиолетового становилось привычно-черным, начинали проглядывать звезды. Дорога обратно показалась короче и проще, а в пути мы обсуждали, когда лучше отправляться на охоту за северным сиянием: его интенсивность измеряется десятибалльной шкалой, и сегодня обещался индекс 4-5, а завтра – 5-6. Все уже было собрались отложить экскурсию на завтра, но гид и водитель, более сведущие в этом, отговорили нас. Сегодня ночь обещала быть ясной, а на следующий день прогнозировалась облачность, которая может скрыть всполохи сияния.
Подъезжая к Мурманску, я неожиданно для себя порадовалась возможности снова видеть деревья выше колен. Очень необычное чувство.
После ужина, который в моем случае состоял из блинчиков с олениной и морошковым вареньем, микроавтобус снова забирал участников группы от отелей.
Мне показалось уместным утеплиться и, недолго думая, я надела на себя всю одежду, что была у меня с собой. Надо сказать, что путешествую я много и потому мне нравится думать, что я в достаточной мере владею искусством собирать вещи компактно и в достаточном количестве. В этот раз я очень хотела верить, что несколько слоев термобелья, шерстяной костюм и горнолыжный комплект уберегут меня от ночной стужи. Лицо закрывала маска, шапку пришлось надеть поверх капюшона толстовки и сверху надеть капюшон от куртки. Наверное, угол обзора был примерно как у рыцарей, которые надевали шлем с забралом. Сама себе я напоминала пингвиненка, потому как из-за кучи слоев одежды чувствовала себя крайне неповоротливой и медлительной.
Водитель помог мне уложить камеру, прочую технику и штатив в машину, а затем мы поехали искать сияние. В городе увидеть его сложно, ведь любой посторонний свет помешает не только распознать сияние в небе, но и испортит, засветит фотографию неба.
От Мурманска существует четыре направления, по которым можно отъехать от города – на Норвегию, на Финляндию, на Питер и на Териберку. Мы выбрали дорогу на Териберку, так как на карте осадков именно там было меньше всего облаков, и через 40 минут пути притормозили на небольшой площадке, где уже фотографировали небеса желающие стать обладателями фотографий сияния.
Я разложила штатив, настроила камеру, приготовила телефон. Группа рассредотачивалась по площадке, оглядываясь в поисках сияния – видимо, все в этот момент вспоминали чудесные открытки с зеленым небом и развеселым белым мишкой на переднем плане. Руки быстро замерзали, и люди убирали фотоаппараты по карманам.
Внезапно кто-то что-то крикнул, и все обернулись в сторону, куда, по-видимому, указывал кричавший. Ничего особенного, кроме странной серой полосы на небе, не наблюдалось. Полоса казалась непрозрачным бельмом из тумана и раздражала, закрывая собой яркие звезды.
— А вы камеру наведите,— улыбнулся гид,— может, так понравится больше?
Я послушно поглядела на полосу, открыв приложение камеры на айфоне, и от удивления чуть не выронила телефон: полоса сияла ярко-зеленым, по краям горела желтым и напоминала язык пламени. Я поморгала и отвела взгляд от камеры, медленно закрадывалось подозрение, все ли у меня в порядке с головой. Или со зрением. Полоса на небе по-прежнему тусклым серым бельмом заслоняла собой звезды.
Гид объяснил, что цветным сияние с земли выглядит только при редких и очень высоких коэффициентах сияния – 10 и выше. Обычно же только камера способна уловить неземные цвета полярного сияния, так как это уникальное физическое явление распознается чувствительной матрицей фотоаппарата куда лучше, чем не приспособленным для темноты человеческим глазом. В течение ночи мне удавалось увидеть зеленые всполохи в небе, но в большинстве своем небеса покрывал подвижный серый туман.
Каждый снимок делался от 10 секунд до нескольких минут, и за это время камера запечатлевала весь свет сияния. С телефона так долго снимать было проблематично – стоять абсолютно неподвижно 10 секунд для живого человека задача невыполнимая. Руки начинали мерзнуть, я уже узнавала созвездия в небе. На один из снимков попал редкий красный всполох, и я поняла, что сияние деформируется и изменяется, перетекает вуалью по всем частям неба, заставляет поворачивать объектив за собой.
Вскоре на нашу площадку начали приезжать другие машины, и свет их фар портил фотографии. Люди раздраженно поглядывали на пристыженно глушивших моторы вновь прибывших, и вскоре мы решили проехать подальше, чтобы избавиться от такого количества машин поблизости.
Следующая локация оказалась на развилке дорог, и сияние отсюда выглядело ярче. Мы провели на улице уже более двух часов, и, так как я должна была перенастраивать камеру, а потому не имела времени и возможности греть руки в варежках, мои пальцы довольно быстро потеряли чувствительность. Приходилось периодически растирать кожу лица шерстяными варежками, чтобы заставить кровь прилить к лицу и согревать его. Почему-то активно вспоминались рассказы Джека Лондона, где описывались случаи обморожения у северных героев, и я всячески отгоняла от себя эти мысли, напоминая себе, что я мечтала увидеть северное сияние слишком долго, чтобы по факту отвлекаться от него.
Всполохи исчезли на четверть часа, и я отправилась немного погреться в микроавтобусе. Там весело шло бурное обсуждение чего-то, и я очень пожалела, что не догадалась взять с собой термос с горячим чаем. Ничего, в следующий раз учту!
На улице осталось уже совсем мало желавших сделать фото сияния, так как оно почему-то надолго исчезло, и поэтому была предпринята попытка заглянуть на еще одну локацию, где обычно сияние было видно достаточно хорошо.
Это место располагалось на полдороге к Териберке, немного не доезжая до замкнутого малочисленного городка со строгим названием Североморск-3.
Еще из машины я увидела зеленевшие всполохи в небе, а потому не хотела упустить ни секунды времени, чтобы фотографировать сияние: из автобуса я готова была бы едва ли не выпрыгивать на ходу.
Устанавливая штатив в сугробе, я долго провозилась, так как природа дала мне всего десять пальцев, и все они уже перестали сгибаться от холода. Сияние тем временем переместилось на северную часть неба, мне пришлось обойти штатив и самой встать в сугроб. Я была абсолютно счастлива, разглядывая изумрудные фотографии, и в полной мере поняла, почему экскурсию назвали охотой за сиянием – как охотник, затаившись, выслеживает зверька и настраивает ружье для идеального выстрела, так и я, почти неподвижная, поворачивала камеру к разным концам небосвода, поджидая особенно сильный и яркий всполох.
К часу ночи я одна осталась на улице, и когда заходила на секундочку погреться в автобус, меня радостно приветствовали и просили потом прислать фотографии. Добрая женщина дала мне свои митенки, а я заметила, что мои руки теперь были ярко-красного цвета. Я порадовалась, что никто кроме меня особенно не замерз, и решила сделать последние пару кадров перед отъездом. И тут началась феерия.
По небу расплывались длинные туманные полосы, будто кто-то брал небесной рукой ведро с краской и разливал по звездам. Сияние стекало, разливалось, размывалось, и живи я на дюжину веков раньше, я бы не раздумывая приняла это за сверхъестественное благословение купола над нашей плоской землей. Люди высыпали из автобуса, вставали перед штативами, удавалось сфотографировать портреты на фоне яркого сияния: даже камеры телефонов делали яркие снимки. Это продолжалось недолго, но мы уехали с полным ощущением, что за наше ожидание под конец северные боги наградили нас сполна.
В машине все наперебой рассказывали свои впечатления, а я даже не пыталась справиться с рычажками и открутить камеру от несложенного штатива. Я была очень счастлива, и тёмные ещё снимки чудесного сияния, хранящиеся теперь где-то в недрах камеры, очень грели мою корреспондентскую душу в третьем часу полярной ночи.
6 января 2021 г.
Утром небо было затянуто серыми, но вполне дружелюбно сыпавшими мягкий снежок тучами. За завтраком мне удалось отправить в чат нашего тура несколько фотографий сияния, которые я успела обработать, и в автобусе мы обсуждали предстоящую сегодня экскурсию. Нас ожидала саамская деревня.
Саамы — самоназвание северного кочевого народа, который испокон веков занимался оленеводством. Исследователи-энтузиасты реконструировали деревню саамов в том виде, в каком она существовала веками, и решили показывать людям саамский быт. Путь до деревни лежал на юг от Мурманска, но мы уже знали, что чем глубже в континент, тем холоднее становится воздух, и южное направление звучит обманчиво-тепло.
Мы подъехали, когда стало уже совсем светло — белые облака рассеивали белый свет, и так непривычно было видеть снег белым, а не синим или розовым. Ели тоже оказались не черными, как вчера, а вполне себе изумрудными. Черноту вчерашних ёлок мы с попутчиками объяснили себе тем, что в розово-красном свете зеленые предметы выглядят темными.
На территории деревни было несколько прелестных деревянных домиков, выкрашенных в насыщенный вишневый цвет. Выглядели домики как на скандинавских открытках — с нарядными белыми наличниками, пышным снегом на покатых крышах, с гостеприимно светящимися желтым светом окошками. Домики действительно оказались гостевыми.
Можно было спуститься к большому замерзшему озеру, окруженному лесом, покататься на собачьих упряжках и снегоходах. Мы же решили определиться с досугом после экскурсии, и первым делом отправились к высоким дубовым воротам, за которыми была построена деревня. Створки ворот вскоре отворились и к нам вышли краснощекая девушка в костюме Снегурочки и мужчина в огромной меховой ушанке. На нем была красная рубашка с энтическим орнаментом, зеленый пояс и очень высокие валенки.
— Приветствую всех гостей в саамской деревне! — Звонким голосом объявил мужчина, улыбаясь,— мы постараемся показать и рассказать вам о быте северных народов, покатаем на оленях и познакомим вас с самыми очаровательными собачками-хаски! Позвольте сначала пригласить вас в чум, где я немного расскажу о северном быте.
Наш гид показывал Снегурочке билеты всей группы, а мы тем временем заходили на территорию деревни. Внутри оказалась смешная избушка на двух бревнах-подпорках, загон с оленями, небольшой холм, несколько деревянных построек и огромный чум. Именно туда, несмотря на желание осмотреть все вокруг, мы и отправились.
Посередине чума горел большой костер, над которым располагалась внушительная чугунная вытяжка. Рядом стояла большая прямоугольная печка, по стенам были развешаны оленьи шкуры. По периметру чума стояли также укрытые шкурами лавки, а перед небольшой импровизированной сценой рядом с печкой располагались табуреточки. На потолке были электрические светильники, а сцена подсвечивалась отдельно.
Пока посетители рассаживались, бодрый хозяин в саамской рубахе велел Снегурочке приглушить освещение, учтиво подождал тишины и начал свой рассказ.
Максим, как представился мужчина, уже много лет занимается краеведческими и культурологическими исследованиями кочевых народов севера. Он многократно обращался к библиотечным, архивным и административным источникам, годами собирал по крупицам информацию о том, как жили здесь люди веками. Он руководил реконструкцией построек, он же платил из своего кармана, он же и рассказывает теперь о любимом деле тем, кто хочет об этом узнать. Такой трогательной была его страсть к северу, трогательной и восхищавшей. Даже маленькие дети слушали его рассказы с широко раскрытыми глазами, позволяя себе нарушать уютную тишину лишь удивленными вздохами. Взрослые и дети – всем было интересно послушать певучие и простые рассказы о северных оленях, о шаманах, о тяжелой судьбе почти исчезнувших саамов и их культуре. Максим постоянно спрашивал, о чем бы нам хотелось узнать больше — и мы выбирали, просили рассказать нам больше о том, как олени отращивают рога, почему не утопают в снегу, что ели здесь древние люди и как переносили они долгую ночь.
Саамы, они же лопари, они же лапландцы – из той самой Лапландии, куда летал в сказке Нильс с дикими гусями,– веками кочевали по здешним землям, имея каждый по несколько оленей, которые давали и мясо, и одежду, и были транспортом. Затем с востока пришли коми, пасшие оленьи стада в тысячи голов, и их культура растворила, разметала по себе саамскую самобытность. А в годы советской коллективизации жителям чумов и погостов – избушек на сваях, известных как курьи ножки, которые призваны защитить жителей дома от диких зверей и холода, идущего от промерзшей земли,– кочевым этим народам дали флаг в руки и звучные лозунги коммунизма.
Лишь недавно бережность к стародавнему стала почетной, а трепетность и знания об этнографии – востребованными. Все еще не дают денег на исследования, на экспедиции. Не хранят в архивах нужной информации. Не инвестируют в музейные реконструкции. Здесь, посреди леса и снегов разговоры о столичных инвестициях казались далекими, несбыточными и оттого смешными. Обидно за таких, как Максим. И гордо за их упорство.
После полутьмы уютного чума белый снег очень резал глаза. Привыкнув, мы отправились попробовать зимние саамские забавы и ремесла – кто учился накидывать на олененка петлю-аркан, кто стрелял из лука, кто играл с очаровательным пёсиком хозяина, а многие отправились фотографироваться с дружелюбными лохматыми оленями и кормить их мхом-ягелем. Олени мягко переступали по снегу своими длинными ногами, и, вспомнив слова Максима в чуме, я обратила внимание на копытце: оно было двойным, а не одинарным, как у лошади, и поэтому позволяло оленю устойчиво стоять на рыхлом снегу. Не зря северные олени – северные, раз у них даже природные снегоступы имеются!
Из шкуры с оленьих ног традиционно делаются высокая зимняя обувь, в которой никогда не холодно.
Через некоторое время Снегурочка пригласила нас в вольер с хаски, и мы с удовольствием провели время, обнимаясь и фотографируясь с игривыми собаками. Хаски — порода любвеобильная, а потому они всегда очень радуются вниманию к себе и искренне любят тебя, даже если видят впервые в жизни. Если вам нужен позитив — вам нужен хаски. Они, может ребята не слишком смышленые, зато доброты и энтузиазма в них хоть отбавляй.
Заранее я приобрела в зоомагазине собачьи вкусняшки и, войдя в вольер, немедленно стала центром притяжения веселых собакенов. Правда, фотографироваться со мной они не пожелали, так как были заняты, тыкаясь носами в карманы моей куртки, и всё время поворачивались к камере задом, ко мне передом…
Помимо хасок и оленей, в саамской деревне живут большие мягкие кролики. Маленьким детям, которые испугались собак, очень нравилось гладить пушистых зайчиков и кормить их капустными листками. Пушистики ласковые, спокойно сидят на руках и забавно шевелят длинными теплыми ушками.
Залюбовавшись кроликами, мы чуть было не опоздали на катание на оленях. Запряжённые в большие, но легкие сани, олени били копытами о рыхлый снег, из расширенных ноздрей валил пар. Ветвистые рога горделиво вздымались вверх.
—Айда кататься!— весело крикнул хозяин Максим, заботливо усаживая гостей в сани и укрывая их оленьей шкурой,— держитесь крепче!
Он лихо гикнул и олени побежали сразу галопом — ему уже на бегу пришлось запрыгивать в сани.
—Олени, они такие,— пояснил наш гид, стоявший рядом,— сразу с третьей передачи стартуют. Первая и вторая для лошадей.
Когда настала моя очередь, оленей уже стало порядком раздражать необходимость останавливаться после каждого круга разбежки, и они тормозили так резко, что деревянные сани делали полноценный полицейский разворот. Оленям хотелось бежать ещё, бежать дальше, но желающих покататься было немало.
Когда ты едешь в упряжке, запряженной оленем, чувствуешь себя одновременно как маленькая разбойница из мультика про снежную королеву и боярыня, которая спешит на масленицу. Сани идут очень гладко, олени скачут почти бесшумно – но управлять ими без многолетней подготовки едва ли возможно.
Снегурочка любезно согласилась снять на видео, как нас везут, поэтому всю дорогу я и мои попутчики улыбались как можно шире. Помахать руками возможности не было, так как вылететь в снег из оленьей упряжки – все же экстрим несколько экзотичный и на любителя. Любителей не нашлось.
Вернувшись в чум после катания и фотографий с оленями, мы грелись у костра и задавали Максиму вопросы. Было видно, что ему очень приятен наш интерес, и гости чувствовали, как важно для хозяина поделиться своими знаниями. Нам дали подержать в руках настоящие оленьи рога, а еще рассказали о сейдах – многотонных валунах, которые миллионы лет назад тащил за собой ледник и случайно бросил их, положив на маленькие камушки. Эти конструкции крайне устойчивы, но человек не в силах повторить подобное, потому и считались сейды местами силы и волшебства у древних саамов.
На обед нам подали сытный супчик из оленины, рыбку и оленьи котлетки. Несмотря на то, что накануне я с удовольствием уплетала оленину, немного напоминавшую на вкус печенку, сегодня я никак не могла заставить себя доесть котлетку – сентиментально вспоминались мягкие, чудесные олени, которые только что катали меня почти как три белых коня из песенки, и есть оленье мясо было невыносимо… до тех пор, пока женщина, работавшая в ресторане, не объяснила, что есть олени беговые, а есть мясные. И котлетка была благополучно съедена без зазрения совести.
Отобедав и с сожалением допив душистый горячий чай, я вслед за остальными участниками тура собралась на улицу, ведь нам предстояло катание на собачьей упряжке. Кататься пожелали не все: кто-то предпочел прогуляться по склону до озера, кто-то отправился за сувенирами.
Наконец послышался перезвон маленького колокольчика и показалась упряжка: собачки были небольшие, поджарые, лоснящиеся и очень активные. Сзади саней были длинные полозья, на которых стоял инструктор – молодой парень, командами подгонявший собак. Девушка с рацией помогала готовить собак к старту.
В одноместных санях нужно было ехать полулёжа, и мы фотографировали друг друга до отъезда. Собаки резко побежали, и вскоре сани скрылись в лесу. В ожидании своей очереди мы рассматривали сувениры в ближайшей лавочке и рассказывали друг другу забавные истории про своих домашних животных: оказывается, у кого-то дома была такая же собачка, как здесь в упряжке.
Возвращались сани уже пустыми – позади на длинных полозьях стоя ехал и инструктор, и пассажир!
Шанс самому поуправлять упряжкой, а не просто покататься на санках показался нам исключительно замечательным, и вот уже следующий человек садится в сани. Собаки от радости перед пробежкой немного перепутались в упряжке, и парень-инструктор ласково отчитывал их, наводя порядок в мешанине из виляющих хвостов, ушек на макушках и радостно высунутых языков.
Когда настала моя очередь, я старалась снять поездку на телефон. Не слишком удачная идея, так как трясло довольно сильно, и фотографии получились лучше видео. Я полностью легла в сани и обнаружила, что чувствую себя очень маленькой и счастливой, будто меня везут в детский сад на санках. Вверху мелькали черно-белые ветви леса, звенел колокольчик, под полозьями скрипел снег. Отчаянно хотелось быть кем-то из героев мультика «Холодное сердце».
Скорость собаки набрали немалую, но инструктор тормознул упряжку и предложил мне править санями. Встав на полозья сзади я обнаружила там тормозную педаль, выслушала, как ею пользоваться, проводила инструктора, который уселся в сани и начала расспрашивать его о собаках.
— Все приезжают и первым делом спрашивают, мол, а почему не хаски в упряжке,— принялся рассказывать молодой человек, управляя санями,— да потому что хаски побестолковее этих красавцев будут. Да и жарко им, шерсти слишком много. Эти-то товарищи гладкошёрстные, не перегреваются ни зимой, ни летом. Радуются, когда им бегать можно, очень долго не устают. Зимой по ходу бега еще и снег едят, так пить меньше хочется… Эй, Чогори, ну куда ты сворачиваешь, лево, лево, лево! — крикнул он ведущей собачке, которая было собиралась бежать прямо, мимо сворачивавшей в лево колеи,— они славные, пёсели наши. Мы с Леной их очень любим. Лена с ними чемпионкой мира стала…
Оказалось, что Лена – это скромная девушка с рацией, которая следила за нами у деревни. Когда мы вернулись, я рассказала об этом остальным людям из группы. Кто-то отправился фотографироваться с Леной, а я спросила разрешения угостить веселых собак остатками вкусняшек и была очень рада порадовать дружелюбную упряжку.
Тепло попрощавшись, мы пошли к автобусу. Гид уже советовал нам отъезжать, чтобы успеть до пробок на въезд в город и чтобы не ехать между скал по темноте.
Скалы я увидела в дороге: справа и слева от трассы то и дело вздымались огромные скалы – предгорья Хибин. Вскоре темнота сжевала кинематографичные пейзажи, и я занялась отсмотром фотографий за день. Дорога пролетела быстро.
После экскурсии я немного побыла в номере. Вернулись мы около шести вечера, и в качестве развлечения после ужина я решила использоваться свободное время для спорта. Кто-то из группы написал, что в восторге от краеведческого музея, многие отправились в торговые центры, были желающие опробовать сервис местной доставки еды, а я нашла в интернете адрес горнолыжной трассы в черте города и вызвала такси. Поездка через весь город вышла мне чуть больше двухсот рублей.
К сожалению, горнолыжный склон был переполнен и из соображений безопасности (как собственной, так и окружающих) туда не пошла. Зато рядом работала отличная горка специально для тюбинга, и тут же взяв в прокат ватрушку на два часа, я прицепила ее к специальному ватрушечному подъемнику, который потащил меня вверх.
На ватрушках катались даже маленькие дети, сама горка была очень ярко освещена и добротно равномерно укрыта обкатанным слоем снега. Не было опасных ледяных прочерков, не было шанса вывалиться, тормозя после спуска. Честно сказать, лучшей горки для тюбинга я еще не встречала.
Посмотрев с высоты горы на ночной Мурманск, накатавшись на ватрушке вниз с горки и вверх на подъемнике, я отправилась ужинать в местный ресторанчик «Кружка». Это сеть ресторанов, и еда там оказалась очень вкусной — могу рекомендовать сковородочку, на которой зажарена картошечка с грибами и еще что-то вкусное.
До моего отеля расстояние было очень приличное, но я решила пройти весь город по набережной. Шла я около трёх часов, порой попадая в совсем дикие промзоны, порой натыкаясь на портовые погрузки и корабли как из фильмов. Мне и самой стало казаться, что я в фильме. Неслышно билась о берег черная северная вода, гудели большие белые корабли, краны размером с дом разгружали с барж размером с дом контейнеры размером с дом. Порт — это сердце Мурманска. Здесь видно ледоколы, видно многотонную сталь, виден лёд. Очень мне нравилось, идя мимо порта, вспоминать пафосную фразу «форпост в Арктике». Очень ёмко.
К моменту, как я вышла в красиво освещённый новогодними гирляндами центр, там уже не ездили машины, но окна домов светились. Приглядевшись, я увидела, как на откосы окон устанавливаются лампы дневного света, подоконник заставлен цветами, а на окне висит светонепроницаемая штора: хозяева спят, цветы растут.
Мне, честно говоря, уже тоже хотелось спать, и казалось, что в Териберке я была не вчера, а в прошлом году. Улыбаясь собственным мыслям, я, наконец, дошла до своего отеля «69 Параллель». Приветливая женщина на ресепшене дала мне ключ от номера, и я едва успела поставить будильник, прежде чем провалиться в сон.
Программа-шагомер посреди ночи уточнила, не украли ли у меня телефон, ибо мой активный отдых показался ей «подозрительной нетипичной активностью».
С утра это уведомление здорово развеселило меня.
7 января 2021 г:
Последний день в Мурманске начался со сборов вещей: правда, складывать их особо не пришлось, так как сегодня обещали ветреную погоду, и почти все надела на себя. Сдав ключи от своего теплого красивого номера и в последний раз насладившись видом с балкончика, я вышла в фойе, чтобы дождаться автобуса. Транспорт пунктуально прибыл через 5 минут, и мы отправились на обзорную экскурсию по Мурманску. Город неохотно светлел, сумерки медленно, но верно отступали с нешироких улиц и заснеженных площадей.
Гид учел наши пожелания и отвез нас на лучшие в городе смотровые площадки. Первая находится на холме возле дельфинария, и я с удивлением обнаружила, что это буквально соседняя гора от горнолыжного склона, где я каталась на тюбингах. После ночного пейзажа все вокруг казалось неестественно белым, и мы с интересом разглядывали маленькие кораблики в порту, покоряющие горные дороги машинки, цветные дома центра города.
Вторая смотровая площадка оказалась очень ветреным местом. Ветер колол глаза, швырял в лицо пригоршни снежной пыли, выл и гнул черные деревья. От ветра удалось спрятаться за огромным монументом, который здесь называют «Алеша». Это гигантская статуя солдата, который смотрит в сторону порта, и посвящена скульптура защитникам русского севера. У ног Алёши – вечный огонь. Суровые рубленые черты памятника очень подходили к жестоким северным ветрам, снегам и морю.
Вид на город открывался прямо таки открыточный. Розоватые воды торгового порта переливались за подвижными силуэтами кранов и грузов, которые оживленно перекладывались с грузовых судов. Несколько ледоколов величаво стояли на якоре поодаль, ближе к центру бухты. Многочисленные лодочки, катерки и баркасы сновали по водной глади, в которой отражались синие холмы и большая луна, похожая на откушенное яблоко.
Домики, казалось, ютились друг на друге: советские панельки и типовая застройка преобладали, так как почти полностью разбомбленный в годы войны город старались восстановить побыстрее и подешевле. В центре оставалось несколько улиц со старыми деревянными домами, которые, правда, нуждались в реставрации. Архитектура центральных проспектов могла похвастаться сталинским ампиром, и некогда очень яркие цвета этих построек – голубой, желтый, розово-красный – сейчас в сумерках выглядели благородно-приглушенными.
Многие жители окраин до сих пор живут в избушках. Избы были как одноэтажные, так и «высотные»: три-пять этажей потемневшего от времени дерева с крышей из шифера разного цвета. Стены их были утыканы телевизионными тарелками, во дворах припарковано по несколько иномарок из конца девяностых-начала нулевых. Заборов, как правило, уже нет, да они и не сильно нужны.
Я вспомнила слова гида о том, что последняя новостройка была возведена здесь году в 2006, и только спустя пятнадцать лет в ней смогли с горем пополам продать все квартиры. Молодые люди хотят уехать, пожилые любят свои дома – неидеальные, но привычные.
По всему городу расклеены уже слегка выцветшие плакаты со слоганами вроде «Мурманск наш любимый город!» и со смыслом «любим мы Мурманск, я живу здесь. Где родился – там и пригодился».
Мы уже было поехали за обещанной нам вкусной рыбкой, но вдруг стал слышен колокольный звон: сегодня было Рождество. Гид предложил заехать в церковь «Спас на водах», что мы и сделали. Храм оказался новым, небольшим и полнолюдным. Внутри каждая икона висела на стене в очень широкой деревянной рамке, и из-за их обилия стен было почти не видно.
На выходе из храма мне вручили детский сок и печенье: подарок в честь Рождества.
После посещения храма гид показал нам на ступенчатую аллею, которая спускалась от храма к небольшой часовенке. Место оказалось живописным, но, подойдя поближе, мы поняли, что то, что мы приняли было за часовенку, оказалось бывшим маяком. Надобность в нем отпала, когда город расширился, и теперь здесь открыт очень аккуратный и ухоженный мемориал памяти погибшим подводникам. Слева от маяка огромным черным пятном зияла большая округлая деталь, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся частью капсулы с печально известной подлодки «Курск». Свежие цветы, возложенные здесь, уже припорошили снежинки.
Внутрь маяка из-за праздников попасть было нельзя, поэтому мы прогулялись по территории мемориального комплекса и поспешили наверх, в автобус.
По пути в порт я рассматривала город и удивлялась его эклектичности. Спокойно соседствовали деревянные домишки, шиферные постройки, густо размалеванные граффити, советские дома культуры и бассейны в лучших традициях конструктивизма, а далее шли изысканные дома с портиками и классическими фасадами.
Гид рассказывал тем временем, что Мурманск был назван так в честь мурманов, северных народов этих земель, которые предположительно называли себя норманнами. За окном мелькнула светящаяся надпись «Морской вокзал». Водитель стал парковаться.
Пассажирский терминал порта Мурманска оказался небольшим, но его территория была красиво украшена к новому году. Сквозь золотистые гирлянды и украшения в форме шаров и фигурных фонарей видны были громадные очертания знаменитого ледокола «Ленин». Подниматься на него почему-то строго воспрещалось, но вот фотографироваться было можно. Мне очень хотелось сделать снимок, чтобы на контрасте с большим кораблем в кадр попала какая-нибудь лодочка.
День становился насыщенно-розовым, начинался закат. Розовый снег снова напоминал нечто сказочное и волшебное, и более походил на сладкую вату, чем на снег. Его как раз осторожно счищали с нескольких расписанных лодок, которые выставлялись перед зданием порта: художникам предложили оформить лодки для какого-то фестиваля, и теперь они выглядели как новые новогодние игрушки.
До темноты нам нужно было успеть на рыбный рынок. Дорога туда лежала вдоль береговой линии, извивалась по застроенным холмам и несколько раз пересекалась железнодорожными путями.
На рынке продавалась не только рыба: варенье из морошки, мороженая брусника, гребешки и морские ежи грудами лежали на прилавках. Место это совсем не туристическое и находится не в центре, поэтому покупают здесь все обычно местные. Продавцы любезно предлагали отведать рыбку: слабосоленая, копченая, вяленая, сушеная, мороженая… Я приобрела несколько видов рыбы, решив отвезти домой. Мне упаковали рыбу так, чтобы можно было пронести в ручную кладь в самолёте – я летела без багажа. Участники тура хвастались друг другу купленными печенью трески и вареньями из шишек, понемногу стало совсем темно. Мы поехали в центр, и гид предложил нам заехать за сувенирами.
Посетив магазины на железнодорожном вокзале (там есть бесплатный туалет и две сувенирные лавочки с хорошим ассортиментом. Бóльшего выбора сувениров я в Мурманске не видела.), мы отправились ужинать в центр. Гид забронировал по нашей просьбе ресторан, но я и еще несколько человек решили посетить торговый центр и поужинать там. В тц мы обнаружили забавные сувенирные магазинчики: продукция в них была более молодежной. Если на вокзале модно было приобрести традиционные магнитики, тарелочки и маски для лица, то здесь продавались носки, свитшоты, чехлы на телефоны. Но выбор оказался небольшим.
Поужинать мы решили в ресторане «Кружка», который находится в том же торговом центре. В этот раз я заказала финскую сливочную уху.
До времени сбора перед выездом в аэропорт оставалось еще минут сорок, и мы с попутчиками прогулялись до центральной площади, где обустроили рождественскую ярмарку, каток с прокатом и прочие новогодние забавы. Всё красиво подсвечивалось гирляндами: все деревья были увиты ими, на площади стояли большие кружевные статуи оленей, искрящиеся тысячами огоньков. Над проспектами переливались украшения в виде кораблей, якорей, моря и снежинок. Новогодние песни доносились из динамиков.
Настало время уезжать. Залитый золотистым светом ламп Мурманск скрывался в черной ночи, а мы все дальше уезжали по занесенной поземкой дороге. Перед аэропортом все тепло распрощались: рейсы у многих были с интервалами в пару часов, и проходить регистрацию всем вместе не было смысла.
Места для ожидания внутри хватало впритык: разместить пассажиров трех рейсов, вылетавших примерно одновременно, залу ожидания после процедуры досмотра давалось с трудом. Цены в кафе перед выходом на посадку ужаснули: видимо, хозяева бизнеса решили воспользоваться невозможностью пассажиров вернуться в кафе у стоек регистрации и потому неприлично взвинтили цены.
Сам полет прошел незаметно. В Москве мне показалось, что вокруг ужасно тепло. Вот так, в куртке нараспашку и с теплым январским ветром в закаленное северными морозами лицо, мне предстояло закончить свое чудесное зимнее путешествие.
Я снова чувствовала себя Каем из сказки о снежной королеве, которому в сердце попал ледяной кусочек и привил вечную любовь к холодным снегам. Заполярный круг заслуживает внимания.
Север — однозначно любовь.